Она налила кофе в чашку — ту, с подсолнухами, из которой всегда пила мама, — и широким жестом, точно предлагая тост, обвела стены, веерообразные витрины с метательными наконечниками, а потом и соседнюю гостиную, где из каждого угла глядели кроваво-красные рисунки, а книжные полки и столики украшали расшитые бусами мокасины, ступка с пестиком, атлатль и десятки других артефактов.

— Папа здесь?

— Пошёл за булочками с корицей. Сказал, что ты их любишь. — Дородная — мышцы перекатывались под ровным слоем жирка, — она, в представлении Элвуда, одинаково годилась как для нежной любви, так и для тяжёлой работы. — Так где вы, парни, этого барахла столько набрали?

— А давно он ушёл?

— Не знаю. Минут двадцать, тридцать. Я успела одеться, сварить кофе и оглядеться по сторонам. — Она отхлебнула кофе, присела к столу и босой ногой придвинула к Элвуду стул. — Садись, чего стоишь. В ногах правды нет. Кофе пьёшь? — Он покачал головой и сел с ней рядом. Чувствовал, что она смотрит на него, но ответить на её взгляд не мог. Вместо этого он смотрел на розовый кварц оленьего черепа, сверкавший в солнечных лучах. — А ты красавчик. Похож на своего старика.

Больше она ничего не сказала, и он ответил:

— Спасибо.

Из гаража донёсся звук поднимающейся двери и въезжающего «Мустанга», и Ким сказала:

— Лёгок на помине.

Они оба смотрели в дальний конец кухни, дожидаясь, когда откроется дверь, и вот она открылась, и Денис, прижимая к груди коричневый магазинный пакет, шагнул внутрь.

— Привет, — сказал он. Его глаза бегали с неё на него и, наконец, остановились на Элвуде. — Ты уже встал.

В кухне висела неловкая пауза и запахи корицы и масла из микроволновки, пока Денис доставал тарелки и разливал кофе и апельсиновый сок. Его вчерашняя боевая раскраска полиняла и растеклась, так что его лицо выглядело побитым.

Он бросил на стол свёрнутую в трубку газету, а Ким сняла с неё резинку и растянула её большим и указательным пальцами. Потом опустила голову между колен и тут же выпрямилась, скрутив волосы в хвост. Её лицо стало от этого ещё круглее.

Она хочет, чтобы мы её видели, подумал Элвуд. Она хочет, чтобы мы видели её напряжённую челюсть, сощуренные глаза, чтобы мы поняли, что попали.

Микроволновка звякнула, и Денис достал бумажную тарелку с тремя горячими булочками с корицей. Он положил одну на тарелку Элвуда, а другую — Ким, и тут женщина сказала:

— А вот что мне хотелось бы знать…

Денис промолчал, но уставился на неё. Он понял: что-то назревает, и не ошибся.

— Мне бы хотелось знать, где двое белых парней взяли столько музейного индейского барахла, владеть которым они не имеют никакого права. — Она произнесла это тихо и спокойно, отчего стала почему-то ещё страшнее.

Денис шагнул от неё прочь и проговорил медленно, словно задыхаясь:

— Не знаю, что и ответить.

Она ткнула в него коротким смуглым пальцем, и её лицо превратилось в гротескную гримасу.

— А ты подумай, что ответить. Подумай. — Она ударяла пальцем по столу через каждые несколько слов. — Придёт завтрашний день, а с ним старейшины и полиция племени, и они будут задавать тебе очень серьёзные вопросы, на которые тебе лучше найти ответ.

Элвуд увидел, что отцовские ладони сжались в кулаки. Неужели он её ударит? Но он только опустил голову и поглядел на свои ботинки.

Ким продолжала, распаляясь всё больше.

— О чём ты вообще думал? Когда вёл меня сюда? — То же интересовало и Элвуда. — Ты что, хочешь, чтобы тебя поймали? Или ты такой тупой и озабоченный, что думал, я ничего не замечу? — Она сжала голову руками, словно в изумлении. — Или ты думал, что я буду тут охать да вздыхать? Любоваться твоим музеем? — Она фыркнула, точно лошадь после горячей скачки. — Да ты, наверное, шутишь. — Она вскочила со стула с такой силой, что опрокинула его на пол. — Где мои туфли? Мой пиджак?

Описав бесцельный круг, она направилась к каморке под лестницей. Рывком распахнула дверь и завизжала. Там, среди сапог и курток, сидел мёртвый индеец и скалился на них, точно съёжившаяся коричневая обезьяна.

Она положила ладонь между грудей, на сердце, словно хотела его успокоить. Когда она заговорила опять, каждое её слово было как плевок.

— Так вы разрыли могилу? — Повернувшись к каморке, она снова уставилась на труп. — Да что вы за люди? — Поглядев на него ещё мгновение, она вдруг сгребла его в охапку и не пошла даже, а побежала к входной двери.

Денис поспешил за ней.

— Нет! Оставь это! Мисти!

Женщина рывком распахнула дверь, и в доме стало чуть светлее. Шагнув наружу, она крикнула через плечо:

— Какая ещё Мисти? Что, чёрт побери, с тобой такое?

Денис побежал за ней, а Элвуд — за ним. Небо было безоблачным, а воздух таким прозрачным, что всё вокруг казалось плоским и бесцветным. Горячий ветер ворошил длинную траву на газоне, то пригибая её к земле, то закручивая туда и сюда. Ким шагала прямо по ней, направляясь к своему «Форду»-пикапу, припаркованному на подъездной дорожке.

— Отдай мне тело, — сказал Денис ломким от волнения голосом. Он ухватил её за подол, но она не остановилась, даже когда блузка затрещала. — Пожалуйста. Пожалуйста. — Он умолял, и Элвуд почувствовал не просто жалость к отцу: он испытал отвращение и стыд. — Я дам тебе денег. Сколько захочешь.

Дойдя до пикапа, Ким обернулась: багровый румянец пылал под её смуглой кожей, и Элвуду показалось — если прижмуриться, чтобы всё слегка расплылось, она так похожа на его маму, что жуть берёт.

— Ты псих, — сказала она. — Оставь мертвецов в покое.

Денис бросился на неё, и они стали бороться, вцепившись в труп, — они тянули его, дёргали, и вдруг с тихим сухим щелчком — словно позвонок встал на место — он распался на части. Лохмотья кожи, осколки костей и труха от разложившихся внутренностей усеяли дорожку, а они все трое стояли и смотрели, как ветер носит их туда и сюда, взвихряя и заново расстилая по бетону, словно складывая из них какой-то текст, оставленную трупом шифровку, которую никто из них никогда не сможет прочесть.

Брэдфорд Морроу

Сердечный садовник

Вопреки горю, которое не отпускало меня, пока поезд мчал вдоль побережья, должен признать, что после многолетнего добровольного изгнанничества я испытывал странное утешение при мысли о том, что скоро снова увижу старинный городок, пройду по улицам, на которых протекло наше с ней детство. Представить город лишённым его прекраснейшего цветка, лучшей, тончайшей души было невозможно. И всё же мне казалось, что, обойдя наши с ней излюбленные с детства места и пожелав духу Джули — хоть мне и неизвестно, что это такое, — продолжительного пребывания в каждом из них, я доставлю ей радость. А себе — облегчение. В юности мы заключили договор: тот из нас, кто умрёт первым, постарается остаться по существу живым, ощутимо живым, и ждать другого. Смерти предстояло отойти в сторонку до тех пор, пока не сдадутся обе половинки нашей единой души. Разумеется, мы были тогда детьми, склонными к диким фантазиям. Но договор оставался в силе, и неважно, что я за прошедшие годы перестал верить в духов, сделался скептиком. По правде говоря, я имел весьма смутное представление о том, что от меня требуется. Просто ходить. Гулять, смотреть, дышать, за себя и за неё.